23 января 2015 года в рамках ХХIII Международных Рождественских образовательных чтений в конференц-зале Общецерковной аспирантуры и докторантуры имени святых Кирилла и Мефодия состоялся круглый стол «Христианские ценности как фактор современных международных отношений», организованный кафедрой внешних церковных связей ОЦАД. В мероприятии приняли участие эксперты, дипломаты, общественные деятели, представители Русской Православной Церкви и Римско-Католической Церкви, в том числе доктор юридических наук, профессор кафедры политической теории МГИМО (У) МИД России А.С. Кожемяков.

Следует отметить высокую актуальность темы данной конференции. Обоснованность этих слов можно подтвердить долгим анализом нынешнего положения, сложившегося  в мировой политике, но еще более наглядно, а с учетом краткости отведенного времени уместнее, просто двумя краткими тезисами, отражающими  квинтэссенцию  перемен российского взгляда на мир. Первый – о «необходимости вступления России в семью цивилизованных народов» (потом «семью» сменила «интеграция в мировое сообщество»): под этим лозунгом страна пребывала с начала 1990-х (а по сути, с середины 80-х); –  второй, высказанный в середине января 2015 г. пресс-секретарем Президента России Д.С. Песковым: «Запад от нас никогда не отвяжется. И дело тут не в Крыме, и не в Украине». Между этими двумя тезисами (а, фактически – двумя полюсами, обозначившими принципиально разные представления о мире и месте в нем России) пролег занявший четверть века драматический (но не столь уж и невиданный в нашей истории по своей турбулентности) период, в течение которого произошла и вторая, не менее важная метаморфоза: от неофитской радости обретения, а затем и клятв в верности «западным ценностям» (на что, кстати, «наши партнеры» всегда смотрели с почти нескрываемой иронией), а других просто не было предложено, мы в последние годы все более начали задаваться вопросом, а потом, и открыто заявили о наличии неких «собственных ценностей».

Сегодня эта перемена представляется как «спор о ценностях» между Россией и Западом, приобретающим все более весомое значение для будущего страны (характерно, что история с террористическим актом против «Шарли Эбдо» в январе сего года, на мой взгляд, только усугубила эти разночтения). Как нередко бывало в российской истории в кризисно-переломные периоды, в этом «споре о ценностях»  нередко «вместе с грязной водой выплескивают и ребенка». Представляется, что мы не всегда взвешенно трактуем  вопрос о том, как соотносятся с другими, и что же представляют собой эти самые «демократические ценности», усвоенные у нас за четверть века преимущественно в их западном понимании и интерпретации. А ведь только происхождение самой аксиологии, мнения о ее содержании, не говоря уже о типологии и систематизации самих «ценностей»  – это огромное «поле смыслов», на котором действуют многие науки, и религии тоже, и последние начали это задолго до появления всех наук. Дело в том, что западная, утилитарно-юридическая, позитивистская политическая культура, начиная с Нового времени (отчасти в силу своей собственной природы, отчасти, а в наше время все более, по политическим и внешнеполитическим расчетам) свела все это ценностное многообразие к немногим, и сугубо организационно-функциональным параметрам общества (т.н. общественным ценностям). Спросите образованного европейца – что такое «европейские ценности», и он автоматом, без запинки (ну разве что местами их поменяет) выдаст хорошо известную «триаду»: демократия, права человека, господство права – вот они главные и универсальные ценности! (К ним нередко добавляется и «свобода», которая в данном контексте предстает, как «производное от состояния общества состояние самого индивида», как результат осуществления трех упомянутых ценностей). Преодолев комплекс «неофита, обучаемого положенным ценностям», сегодня мы можем уже спросить: а что, разве важность этих общественных (вновь подчеркну, именно касающихся организации общества и правил его функционирования) ценностей кто-нибудь оспаривает? Все государства, как формы общественных организаций (ну разве что за исключением «особых случаев», типа ИГИЛ), каждое своим, подчас долгим и запутанным путем (а некоторые из них намеренно строят общества и на иных критериях), но движимые общим устремлением упорядочивания общественной жизни и создания условий для благополучия в нем человека, шли в общем направлении.  И этот процесс нигде не закончен, да вряд ли может когда-нибудь быть законченным (кстати, и на самом Западе тоже – достаточно посмотреть на активные и глубокие дискуссии внутри самих западных обществ, а не на тот «стандартный продукт», который «под копирку» выдается Западом «на экспорт» для внешнего мира). Было даже время, и этот факт сегодня уже малоизвестен, когда под сомнение ставился даже тезис об универсальности «универсальных ценностей» (и главным оппонентом был отнюдь не СССР, а … ААА – Американская антропологическая ассоциация, вплоть до 70-х годов ХХ века). Понятно, что долго удержаться на своей, кстати, основанной на интерпретации данных антропологической науки позиции, ААА было невозможно.

В итоге сложилось так, что мы, по необходимости (или, что чаще, по профессиональной необходимости), свели почти весь публичный дискурс о «ценностях» к этим трем, по сути  «функциональным ценностям», оставляя в стороне все другие – те, что столь же заслуженно могли бы стать самостоятельным предметом не меньшей озабоченности, и, возможно, совместных размышлений и воплощений. Речь идет о духовных, нравственных ценностях человека, его высших устремлениях, достижение которых и составляет так, или иначе, искомый каждым «человеком разумным» «смысл жизни». При всем признании  значимости таких вопросов, как  скажем «тип избирательной системы», или даже «степень их демократичности», ну, право, вряд ли ответ на него «потянет» на то, чтобы стать ответом и на эти личностные, главные вопрошания – что для каждого из нас, в конечном счете, является высшей ценностью, в чем смысл нашего индивидуального существования? Известная позиция, суть которой в том, что «сначала реализуем отмеченные выше «общественные ценности», а уж потом, и только потом можно осуществить все остальные, опираясь на «свободу человека», к прискорбию, не подтверждаются всей историей Новейшего времени. Ясно, что ответить на вопрос о содержании и путях к достижению этих – истинных, личностных «ценностей» невозможно без веры, а для христиан, без обращения за ответом к христианству. На мой взгляд, именно  в силу этого дисбаланса в восприятии, а затем и общественном позиционировании  «ценностей», либо просто следуя за доминирующим публичным дискурсом, мы хронически упускаем из вида главное  и фокусируем внимание на, в общем-то, «важных частностях» – и вот, как результат, с десяток лет назад, сначала гей-парады, а сегодня уже целый «букет» подобных, неведомых доселе вопросов, встали в центре «спора о ценностях» между Россией  и Западом.Благодаря медиа, создается обманчивое впечатление, что именно тут и лежит главный водораздел между «нашими» и «западными»  ценностями». При всей значимости последствий для общества, которые несут эти новые (а по сути, старые, как мир, но доселе «запрятанные» в мир сугубо внутренний, причем подчас запрятанные даже и от самого себя) явления, все же создается впечатление, чтов данном случае «следствия», устойчиво вытесняют «причины» из сферы общественного внимания, полемики и, частично, из области их научного рассмотрения.

***

Несколько замечаний  о «христианских ценностях» в международных отношениях» (должен сразу уточнить – речь идет скорее о восприятии и интерпретации их роли светской наукой). С точки зрения светской политической науки (а другой на сегодня просто нет), в отличие от доминирующей в общественном дискурсе публицистики, «ценности», в их широком, преимущественно социологическом понимании – это очень важные, но далеко не единственные факторы, определяющие ситуацию и поведение участников международных отношений. Кроме того,  в истории, особенно в ситуациях трансформаций, многие из них могут быть изменчивы (достаточно посмотреть на российское общество в т.н. постсоветский период), зато т.н. «традиционные ценности» обладают гораздо большей степенью устойчивости, а имеющие религиозную подоплеку, носят, сравнительно с другими, гораздо более постоянный характер (отнюдь не случайно, что и сами религии остаются наиболее константными и протяженными во времени институтами из всех, существовавших в человеческой истории). Для объяснения общественных феноменов, а тем более международных отношений,  «ценности» – это далеко не всегда и самодовлеющие, определяющие понятия: они  отходят подчас от роли «приоритетного фактора» на роли «фона» и «контекста» (поскольку здесь не лекция, отмечу кратко, что в политической науке – это лишь один из многих взаимосвязанных факторов, как онтологического, так и исторически-прикладного характера). Поскольку я исхожу из воззрений на международные отношения, как на в той или иной степени производные от внутренней природы участников (во-первых, от их целей и «политической культуры»), то такой подход по необходимости расширяет сферу нашего рассмотрения: из собственно международных отношений мы должны, хотя бы схематично, заглянуть в безбрежное море взглядов на общество и его историю. В любом случае, здесь важно всегда иметь в виду, что «ценности» необходимо рассматривать в контексте эволюции всей  духовной истории того, или иного народа.

В этой связи, в русской историософии издавна принято выделять два, говоря современным языком, методологическихподхода к оценкам истории, общественных (а вслед за ними и международных) отношений:

- религиозно-философский, т.е. находящийся в контексте религиозного миросозерцания (он исходит из православного взгляда на мир с установкой  на то, каким он должен стать, т.е. ориентирован, выражаясь в христианских терминах на преображение мира);

- секулярный, т.е. отодвигающий религиозную составляющую на задний план, или вовсе игнорирующий ее (с установкой на мир, каков он есть, и соответственно, освещающим сущее, царство земное (в мировой политике ему соответствует взгляд на мир, как объект  соперничества и расширения влияния, а в пределе – доминирования, что не исключает, по мере необходимости и приемлемости, и различных форм сотрудничества между государствами). Понятно, что этотподход  доминирует сегодня как в секулярной науке, так и в т.н. «практической политике» (как в целом мире, так, впрочем, и в самой России).

К счастью, в России мы начинаем тут не с «пустого места»: в русской мысли XIX-го – начале XX-го века, исходя из отмеченных выше двух подходов, складываются, говоря кратко и схематично (на деле картина, конечно, сложнее) три мета-взгляда на историю, точнее, на смысл и содержание исторического процесса: концепция линейного прогресса (следующая в мейнстриме западных подходов); концепция краха и обреченности истории (эта мысль, известная еще со времен пророка Даниила, в последнее столетие развитая, в частности, М. Вебером,  А. Шпенглером, а в философии – экзистенциалистами); и концепция истории, как работы спасения (и здесь, что тоже не случайно, русский «список авторов» самый обширный (по сути, сюда «умещается» вся русская философско-религиозная и отчасти общественная мысль и произраставшая из них великая литература). Это и есть по сути «русская идея» для человека и его страны ­– России, но и для  мира. В истории нашей мысли делались попытки эти два методологических подхода  и вытекающие из них взгляды то как-то увязать, то, напротив, размежевать, нередко они противопоставлялись, порождая немалые коллизии (важно отметить, что стержнем этого внутреннего спора вот уже полтора столетия, как и сегодня, остается тема «Россия и Запад»). Впоследствии, по понятным причинам, первый (религиозно-философский) подход был практически снят в России с повестки дня. Сегодня, в том числе благодаря и этой конференции,  мы можем говорить о потребности в новых исторических условиях  возрождения необходимой связи этих двух подходов, попытке воссоздания приемлемого для общества и практической внешней политикой синтеза религиозно-философского подхода, имманентного нашей религиозной и культурной традиции,  и  рациональных подходов, требуемых повседневной внешней политикой. Ведь религиозные, в нашем случае, христианские ценности и взгляд на историю, обладают как минимум  тремяуникальными особенностями, неведомые до сих пор светским подходам, которые имеют особую значимость для международных отношений: они, во-первых,  вневременные, а точнее, над временные, иными словами – неконъюнктурные (т.е. находятся вне ситуативной, страновой, формационной, цивилизационной и прочих доминант и влияний);  во-вторых, они не привязаны к категории «национального» («нет ни эллина, ни иудея»), вокруг которой собственно и построена, и тысячи лет уже функционирует  вся система межгосударственных, а теперь уже международных отношений; и, наконец, в-третьих, они не несут в себе компоненты «интереса», абсолютно вне-корыстны (Бог не зависим от итогов каких-либо голосований и не нуждается в нашей поддержке или защите, это мы нуждаемся в ней). Разумеется, задача подобного переосмысления (пока даже просто как задача, без претензий на ее возможные решения) принадлежит к разряду «повышенной сложности»: существующая система международных отношений представлялась и продолжает представляться всем, а тем более ее практическим участникам, как данная раз и навсегда, и неизменная, можно размышлять о смене приоритетов и целей, но не принципов, на которых она построена. В  последние десятилетия в подобных воззрениях на мировую политику все громче звучит голос тех, кто предрекает формирование, причем по нарастающей, глобального, все более интегрированного мира. «Глобалистика» сегодня занята исследованием процессов глобализации perse,  пытается раскрыть содержательные аспекты глобализации, не без оснований ставит в центр своего внимания общие исторические тренды, на которых постулируется становление «глобального мира», а в политическом аспекте уже рассматривает весь мир как единую миросистему. Правда, при всей значимости поднятых тем, следует добавить, что заметно меньшее внимание уделяется в «глобалистике» вопросу о том, на каких же принципах и ценностях будет строиться это грядущее переиздание «нового дивного мира». Главное же, остается без ответа важнейший вопрос об образе самой будущей «модели мира», о том, каким же в итоге мы хотим видеть и как будет реально «устроено» грядущее «глобальное  человечество» (неужели опять ограничимся упомянутой «демократической триадой» и «принципами международного права», в очередной раз предав забвению вопросы о «конечных смыслах» грядущего мира?).

***

В этой связи нельзя не сказать несколько слов о внешнеполитической идеологии. Завершение в 1991 году «триумфального»  периода «марксистко-ленинской теории международных отношений», равно как и переосмысление сегодня опыта «прагматической внешней политики» 25 последующих лет, мы со всей очевидностью подходим к неким «моментам истины». В какой мере эта драматичная для политического сознания элиты и общества в России ситуация будет воспринята как некий «итог», а в какой как «временный сбой», подлежащий восстановлению – это нам предстоит узнать уже в недалеком будущем. Всем памятно, что слово «идеология», немного по-детски, видимо, «чтобы не ругали на Западе», на четверть века было изъято у нас  из обращения (эта, понятная в начале 90-х, но все же достаточно искусственная интердикция,  напоминает недавнее изъятие, тоже с понятными намерениями, термина «раса» из официального лексикона во Франции после прихода к власти социалистов в2012 г.). Не настало ли сегодня время вернуться к вопросу об «идеологии», в том числе применительно и к вопросам внешней политики страны?  Так или иначе, но если претендовать на то, чтобы оставаться в разряде «ведущих», а не «ведомых» стран, то стране необходима внешнеполитическая идеология. «Великих  держав» (да даже просто исторически значимых) не бывает не только без достаточных для этой роли ресурсов, но и тем более без «великих идей», хотя бы потому, что ведь только они и дают возможность сформулировать долгосрочные, т.н. «перспективные цели» (как и соответствующие им программы перспективных действий). Без них страна будет вынуждена преимущественно  реагировать на складывающуюся конъюнктуру, а не формировать «повестку дня», обречена довольствоваться пресловутым «прагматизмом»,  т.е. реализовывать текущие задачи и следовать за событиями. Возможно ли сформулировать подобную внешнеполитическую идеологию, т.е. видение будущего России и места в ней России, без опоры на православную традицию страны, как интегральную часть ее политической культуры?

Покажется парадоксальным, но «внешнеполитическая идеология» лежит в основе и самого прагматичного, как принято считать, участника международных отношений – США.  Просто эта идеология называется там по-другому – «американская мечта».  Вот уже 200 с лишним лет, эта концепция бесперебойно востребована во внешней политике страны, с разной интенсивностью (вплоть до краткого периода изоляционизма) и озвученностью, с прямыми ссылками, или без таковых, но неизменно просматривается как во внешнеполитической стратегии, так даже и в самом стиле дипломатии. Кто следит за событиями, мог бы в очередной раз услышать это в выступлении Президента Б. Обамы перед Палатами Конгресса 21 января сего года (кто не хочет – тот и раньше намеренно не хотел к этому прислушиваться). «Американская гегемония» и «американская исключительность» – термины, которые совсем недавно вернулись в наш полемический лексикон после 25-летнего забвения. Это не заблуждение или прихоть той, или иной администрации, и не злой (тем более исключительно антироссийский по направленности) умысел неких «группировок во власти» (или стоящих за властью), но  имеющая свою религиозно-историческую основу система устоявшихся воззрений на мир, его развитие, и роль в нем Америки, миссия которой приобретает в этом свете исключительный, богоизбранный характер. Кстати, не случайно и то, что американская внешнеполитическая мысль ХХ века (во-первых, теоретическая, но отчасти и практическая) изначально включала два основных направления – «идеалистов» и «реалистов». Первые, ставившие во главу угла свободу и демократию, морально-этические и правовые ценности и нормы, со временем (по мере отхода США от изоляционизма) уступили первенство вторым (с их неопозитивизмом и прагматизмом, центральными категориями «силы», «власти», «национального интереса», что отнюдь не означало, что «идеалисты» были преданы забвению. Напротив, они были мягко инкорпорированы в современные «гуманитаристские подходы», когда аргументация просто к «силе» стала «моветоном» в международных делах. Не трудно заметить, что объединенная Европа (отчасти, в силу своей «промежуточной правосубъектности» среди «акторов», как теперь у нас говорят, мировой политики) в значительной мере апеллирует к категориям, заложенным еще американскими «идеалистами». И эту историко-религиозную составляющую внешнеполитической идеологии наших «партнеров» тоже надо учитывать, когда мы ставим вопрос о роли «христианских факторов в международных отношениях», без чего, как мне видится, невозможно сформировать собственную «внешнеполитическую идеологию»  современной России. Тем самым мы, возможно, будем  способны дать и свой вариант видения перспектив для всего мира, не ограничивая их «построением многополярности» (важной, но в сущности, скорее структурной, чем содержательной задачей). 

Сказанное, отнюдь не означает  изначального негативизма в отношении Запада и  замыкания в сугубо российских подходах к рассмотрению темы, а тем более культивирование «инаковости», как самоцель (мы ведь, хотелось бы думать, собираемся строить новое будущее, а не просто реставрировать прошлое, а будущее это, оставаясь разным, неизбежно будет все же общим). Христианство – это не монополия или привилегия России, и существуют свои  взгляды на «внешнеполитическую идеологию» у других христиан, в частности, в Римско-Католической Церкви (которая, помимо всего,  статусно, в отличие от Русской Православной Церкви, является участником межгосударственных отношений, реализуя уже в течение многих столетий пресловутую «дипломатию Ватикана»). Не претендуя на позицию и даже комментарии в этой области (это является сферой богословия и отношений двух Церквей), для светского наблюдателя тут все же видится важное «поле сотрудничества» со всеми  христианами, причем, как в практической плоскости (в таких очевидных задачах, как, например, защита от гонений на христиан во всем мире), так и в более общих, повернутых и на светский мир, принципиальных вопросах о роли христианских ценностей  в международных отношениях. 

В светском понимании, центральным инструментом, своего рода «ценностным барометром» международных отношений является в наше время право (в более прикладном смысле, в последнее столетие – международное право). Светские «философы права» (а по моему мнению – это преимущественно продолжатели т.н. просвещенческо-гуманистической и затем гегелевской философии права), признают его «христианские корни» (от Ветхозаветного «Моисеева права», до декалога  Иисуса Христа, и канонического права Средневековья), которым, как правило, отводится сегодня роль исторической и морально-нравственной основы. Свои особенности право имело и в сфере международных отношений: писаная история человечества до недавних пор была преимущественно историей «династий и войн»(посмотрите учебники истории столетней давности!) и право неизменно следовало этой брутальной закономерности. Не случайно, основоположник международного права, каким принято считать Гуго Гроция, начал с трактатов относительно правил ограничения  пиратства и  жестокости войн.  Применительно к «ценностям» –  нет сегодня «ценности», которая, так или иначе, не была бы к нашему времени оформлена нормами права. Однако, как и в целом с эволюцией права, «ценности», закрепленные в праве, эволюционируют в том же направлении, что и общественные потребности (реальные, или навязанные, большинством, или миноритарными группами – это отдельный вопрос).  И вот появляются такие признания: «то, что 20 лет назад единодушно оценивалось медицинской наукой, как устойчивая ментальная и поведенческая девиация, сегодня должно рассматриваться, как европейская и мировая норма, соблюдение которой имеет общественную ценность» – цитата взята из интервью французского психиатра недавних лет. Речь идет в приведенной цитате о вынужденном врачебном переопределении гомосексуальности, зачем последовал позднее целый «букет» новых прав и «ценностей», касающихся «человеческого естества». Привлечь внимание, критически оценить происходящее, и, по возможности поправить то, что поспешно представляется сегодня уже как «общественная норма» и должно напоминание о «христианских корнях» права, его актуализация в свете новых вызовов. Ведь одного напоминания о «корнях» становится уже недостаточно: сознание современного «массового человека» все менее проницаемо для проникновения «инакомыслия», каким для носителя такого сознания, живущего исключительно в «здесь и сейчас», нередко предстают христианские ценности. Как метко выразился один из участников январской конференции в Общецерковной аспирантуре и докторантуре – «говоря о праве, настает пора не только привычно рассуждать о его «христианских корнях», но в еще большей степени призадуматься о «плодах», которые принесло выросшее на них дерево современной западной цивилизации».

***

Есть основания полагать, что в современном мире  «спор о ценностях» имеет перспективу не только быть продолженным, но даже возрастать. Представляется, что современный кризис в своей основе отнюдь не финансово-экономический, как нас настойчиво пытаются убедить, а носит, на мой взгляд, и я давно высказывал его публично, антропологический характер.  Известно, что ряд российских авторов, также рассматривающих современный кризис, как антропологический, видят его, как «формационный», и соответственно, требующий «глубокой перестройки оснований общественного бытия», предлагая, в частности, и новое видение вопросов «теории демократии» (см. работы профессора В.М. Сергеева и авторов его круга). Не претендуя на подобную широту рассмотрения проблемы, хотел бы со своей стороны, привлечь внимание только  к одной, но важной его грани – естественно-природным, связанным с антропологией и даже физиологией человека составляющей этого кризиса. Это – не изолированные вопросы, они также напрямую связаны рассматриваемым «спором о ценностях». И, прежде всего, зримым подтверждением тому служат попытки «пробурить базальтовые основы» человеческой природной антропологии. Такие, как представления о зачатии, рождении, отношений родители-дети, природе пола, следовании половому естеству, о физиологии и предназначении телесной любви, способах лечения физического и духовного полей человека, наконец, об уходе из жизни, и даже связанных с этим последних ритуалов (на Западе прорастает немало, пока единичных, но тем не менее очередных «новинок» и в области ритуалов погребения (под знаком «необходимости индивидуализации процедур»). Эти вопросы вынесены сегодня на авансцену, что вызывает сначала недоумение, затем и естественный вопрос о причинах подобных перемен во взглядах на еще вчера очевидное, а за ним и столь же естественный протест христиан (как и представителей некоторых других «традиционных религий»). Все это – «знаки большой беды» «передового отряда человечества», давно вызревавшей и только вскрывшейся сегодня. Если же добавить к ним такие социально-психологические последствия, как серьезная деградация всей системы смыслопорождения человека (как результат становления «развитого общества потребления», где «смысл стал вещью», т.е. перешел из мира идеального в материальный и помещен «вне Духа»), реальные угрозы манипулирования массовым сознанием, пока только через системы коммуникаций. Стоит обратить внимание и на такие «пограничные новации», как «трансгуманизм» –  продолжение «жизни» личности на неорганических носителях, после физической смерти, сегодня звучащее фантастически, но вспомним, что какие-то полвека назад таким казалась и достаточно рутинная сегодня пересадка сердца. Тогда как не задуматься об ответах христианства на эти отчасти уже реальные, отчасти потенциальные, но не менее грозные вызовы?

Если принять предлагаемую выше гипотезу об антропологическом кризисе, то вопрос сегодня стоит не только о будущем международной системы (о количестве «полярностей» в ней), но и о будущем самого человека (как творения Божиего, или, как одного из «биологических видов», и как «общественного животного» – именно здесь, на мой взгляд, происходит водораздел!). Эти две темы теснейшим образом переплетаются под знаком диады «человек и мир», в котором он живет, хотя, в силу научного «разделения труда» эти вопросы и проходят «по разным ведомствам». Вместе с тем, сведение всей проблематики «христианских ценностей в международных отношениях» только к  перечисленным наиболее громким, находящимся, так сказать, сегодня на «медийной поверхности» вопросам, было бы, на мой взгляд, сужением темы. Безусловно, надо отвечать на «вызовы времени», но не упускать из виду и более долгосрочные, перспективные вопросы. Вся международная система нуждается сегодня в ревизии, в том, чтобы посмотреть на нее с позиций «актуализированных христианских ценностей».  В противном случае, возникает риск свертывания христианского «слова в мире и для мира» лишь к текущим проблемам. Нам нужна развернутая, позитивная, христианская  картина мира, в котором мы хотели бы жить – это может быть некая совокупность перспективных идей, предложенная обществу, включая, возможно, формулирование и перспективных внешнеполитических целей.

В заключение, несколько практических предложений. На мой взгляд, предложенная тема «Христианские ценности, как фактор международных отношений», будучи новой, требует энергичных, коллективных и главное систематических усилий специалистов из разных областей наук. Тема должна перерасти в междисциплинарное и хорошо организованное исследование(это пожелание уже поддержано в предыдущих выступлениях на данной конференции, уверен, что оно найдет отклик и среди некоторых самостоятельно мыслящих ученых-международников).