Я очень рад возможности выступать перед многими уважаемыми гостями здесь, в таком престижном учебном заведении, как Общецерковная аспирантура и докторантура имени святых Кирилла и Мефодия, сама деятельность которой является свидетельством того, что Русская Православная Церковь переживает период культурного и богословского утверждения своего возрождения после семидесяти лет советской власти – одного из важнейших событий религиозной истории нашего времени.
Я хотел бы приветствовать Ученый совет и особенно ректора Школы, дорогого митрополита Волоколамского Илариона, с признательностью за оказанную мне честь стать доктором honoris causa – первым в истории этого академического учреждения. Я благодарен за эту торжественную церемонию. С особым почтением хотел бы обратить свою благодарность Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу, который утвердил постановление Ученого совета и оказывает мне честь своим вниманием.
Позвольте мне небольшое автобиографическое воспоминание. Первый раз я вошел в русскую церковь в 1961 г. Это было в Германии, и было мне 11 лет. Меня поразила атмосфера в храме и образы иконостаса, напоминавшие о присутствии святых. И глядя на пламя свечи у иконостаса, я испытывал сильное чувство присутствия. Человек, который меня сопровождал, не советовал мне входить в это странное на Западе место, он категорично заявил: «Здесь только кажется, что это церковь, но все они советские шпионы». Я был подростком и не знал, что ответить, но мне было больно, потому что я почувствовал присутствие, которого не чувствовал в наших церквях.
Известно, что молодежь мечтает, влечется к чему-то. Для меня это оставалось вопросом, загадкой, пока в руки мне не попала книга Никиты Струве Les chrétiens en URSS («Христиане в СССР»), опубликованная на французском языке в 1963 г. Меня захватило чтение этого текста, показывавшего историю христианского народа: «Россия, как страна и как нация, существованием своим обязана христианству», – это были первые слова книги, которая завершалась страницами о преследованиях верующих, вплоть до последних лет Хрущева. На последней странице было сказано: «… от Патриарха до последнего из верующих, все осознают, что переживают Апокалипсис. Настоящее сравнивается с темными часами Гефсиманского сада… Врата ада не одолеют ее: это обетование Христово, истинность которого христиане Советского Союза могли уже испытать, звучит как лейтмотив…». Годами я носил в себе чувство тайны верующего и страдающего народа, Церкви, основанной на тайне, как тот увиденный мною иконостас со светом лампадки.
Моя жизнь продолжалась, но я всегда хранил чувство уважения к тайне Русской Церкви. Впервые я был в Москве в восьмидесятые годы. Я уже знал о страданиях русских православных христиан. Чтение великих богословов Свято-Сергиевского богословского института в Париже позволило мне познакомиться с духовной традицией русского православия. И я ехал в тогдашнюю столицу коммунистического мира с трепетным ожиданием. Помню, с каким волнением участвовал я в Божественной литургии в Богоявленском кафедральном соборе. Я как бы чувствовал, как исходит сила из молитв и веры того народа, состоявшего, в основном, из женщин, теснившихся в скромном кафедральном соборе униженной, но не сломленной Церкви. Я помню и другое свое сильное впечатление: с несколькими друзьями, в числе которых был архиепископ Винченцо Палья, большой друг Русской Церкви, мы шли по московским улицам и в серости советского города увидели церковь, и, войдя в нее, были захвачены, восхищены богослужебным пением. На службе были не только женщины, но и мужчины, и немного молодежи. Пламя свечей освещало красоту лиц тех, кто решал молиться в обществе, в котором не было места Богу, в котором был объявлен штурм небес.
Так родилась глубокая и уважительная дружба с Русской Церковью, которая с тех пор сопровождала мою жизнь и жизнь Общины святого Эгидия. Много было значительных событий в истории, богатой встречами, сотрудничеством, общими заботами и надеждами перед лицом вызовов нашего времени. И я с радостью думаю о том, что в последние годы среди множества возможностей сотрудничества всё с большей ясностью проявляется плодотворность встречи между Общиной святого Эгидия и Русской Православной Церковью на темы милосердия, любви к бедным, по которым мы испытываем растущее чувство единства. Но знакомство не стерло того чувства почитания тайны, вписанной в сердце вашей Церкви.
Один из первых наших друзей, митрополит Минский Филарет, говорил мне в восьмидесятые годы в своем кабинете председателя Отдела внешних сношений, указывая на икону на стене и на лампадку под ней: «Наша Церковь держала зажженным это пламя». Держало горящим это пламя веры поколение мучеников и исповедников. Русская Церковь сейчас «эксперт по человечности»: как раб у пророка Исаии, «муж скорбей и изведавший болезни» (Ис. 53,3). Культура и богословие, развиваемые в этой Школе, уходят корнями в скорбную историю Русской Церкви ХХ века. Сопротивление мучеников ХХ века – тот источник, из которого исходит знаменательный урок гуманизма для XXI века. Церковь – наставница человечности, потому что мать мучеников, претерпевшая мученичество во плоти своей.
Век мучеников
ХХ век был веком мучеников. Им посвятил я книгу под названием «Век мученичества». Это был особый опыт исследования (культурного и духовного одновременно), в котором у меня было чувство, что я схожу в катакомбы истории христианства. Однако в этих катакомбах, то есть в страданиях множества новомучеников, жила слабая и смиренная сила, которой мир не знает. Мученик – не знамя в борьбе против кого-то, но человек, который умирает, чтобы дать жизнь или не отнимать жизнь.
Христианское мученичество вписывается в век массовых убийств, машин смерти, индустрии смерти и террора. ХХ век, при всех своих новых возможностях, прогрессе и положительных аспектах, был мрачным веком, веком длинных теней, ужасным своим насилием и убийствами. Научные и технические открытия порой ставились на службу уничтожению человека и целых народов. В какие-то трагические периоды терялась всякая память любви, Евангелия, Самого Бога. Я думаю о первом геноциде века: более миллиона погибших армян и сирийцев во время первой мировой войны, убитых за то, что были христианами. В следующем году мы будем отмечать столетие этой трагедии. Я думаю о погибших во время коммунистической диктатуры в Советском Союзе. А еще Китай: убийства и насилие в Нанкине в 1937 году, когда японцы убили 200.000 китайцев, иногда используя их в качестве мишеней для военных учений. Две страшные мировые войны. И, в сердце второй мировой войны, в Европе – Шоа, гибель шести миллионов евреев (а также многих других: поляков, цыган, русских…). Опять же во время войны – атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, 150000 погибших. Почти тридцать миллионов погибло от голода в Китае в 1958 – 1962 гг. Насилие авторитарных режимов в Латинской Америке и войны в Африке. Уничтожение трети населения в Камбодже. Массовые убийства в Руанде… Миллион погибших в гражданской войне в Мозамбике.
Для миллионов людей это был мрачный век. Была потеряна память любви, уважения к человеку. Потеряно милосердие, а с ним и человечность, ведь милосердие таинственным образом хранит и чувство человечности. Символичны слова святого патриарха Тихона (я выбрал их для названия французского издания моей книги «Век мученичества»), как говорят, сказанные им при смерти: «Ночь будет долгая-долгая, темная-темная».
Мученичество Русской Церкви
Во мраке ХХ века русское христианство долго не видело светлого дня. Русское христианство знает, что такое мученичество, и отмечено им в глубине всей своей истории. «Русская Церковь, – пишет одна итальянская исследовательница, – Церковь скорбей, с начала и до сегодняшнего дня…»1. От мучеников и страстотерпцев Бориса и Глеба (почитаемых и в латинской Церкви), до татарского ига первой половины второго тысячелетия, до борьбы с западным католичеством во второй половине тысячелетия (у меня в комнате есть маленькая иконка патриарха Гермогена, замученного в XVII веке в подвалах Кремля), до коммунистического террора. Русская Церковь в своей духовной глубине знает, что значит быть Церковью мучеников.
В ХХ веке в России совершилось подлинное массовое убийство христиан. Произошедшее в России во времена большевистской революции и затем при коммунистическом режиме стало одним из ключевых событий прошлого века. Преследования, приведшие к смерти миллиона православных христиан, убитых за веру в Советском Союзе, согласно наиболее достоверным источникам, потрясли большую христианскую Церковь, представлявшуюся сопротивлением большевистскому эксперименту по построению нового мира и нового человека.
История русских христиан – это история христианского сопротивления злу. Гонениями на веру была отмечена современность, а особенным образом – история тех, кто предлагал себя в качестве авангарда современности – большевиков в России. В этом смысле Русская Церковь считалась пережитком прошлого, который вскоре исчезнет. Почему русские христиане устояли, не видя будущего? Из-за привязанности к прошлому? Русские христиане, как заметил такой тонкий и глубокий интеллигент, как Сергей Аверинцев, которого я хорошо знал, проявляли дух стойкости, мирной и в то же время непоколебимый, потому что видели, что с Богом изгонялась и человечность.
Сопротивление в первую очередь заключалось в том, чтобы держать горящим, как у икон, огонь веры, который был и огнем человечности. Так говорил священномученик Иларион Троицкий своим соузникам на Соловецких островах: «Надо верить, что Церковь устоит, без этой веры жить нельзя. Пусть сохранятся лишь крошечные, еле светящие огоньки, когда-нибудь от них все пойдет вновь. Без Христа люди пожрут друг друга».
В каком-то смысле созвучны ему стихи великой русской поэтессы Анны Ахматовой, которая в годы сталинского террора писала, что не может разобрать, «кто зверь, кто человек». ХХ век был отмечен местами, где была уничтожена человечность: в системе нацистских концлагерей и в ГУЛАГе. Архиепископ Тулузы, монс. Жюль-Жеро Сальеж, один из французских епископов, с наибольшей твердостью противостоявших нацизму и коллаборационистскому режиму Виши, в ноябре 1941 г. заявил: «Мир без Бога, без любви – это что-то страшное. Вы можете подтвердить это. Мир без Бога, без любви отсылает к идее ада – ведь это и есть мир окончательно без Бога и без любви»2. Адом были лагеря, Дахау, Соловки, Освенцим, Воркута, Матхаузен, Колыма. Места эти поглотили жизнь миллионов людей. Однако и в этих местах не угас огонь веры христиан и их человечности. Христиане в лагере устояли в бесчеловечной системе и боролись, чтобы оставаться людьми.
Христиане в лагере
Присутствие священников, пастырей, христиан очеловечивало места насилия и жестокости в отношениях между людьми. Одна история из многих: итальянский священник о. Джузеппе Джиротти, библеист. В Дахау вспоминали, как он по-братски беседовал с протестантским пастором и делился с ним скудной пищей. Джиротти был арестован за то, что скрывал евреев во время нацистской оккупации. Тяжелобольного, его убили инъекцией бензина. На его нарах его соузники разных христианских конфессий написали: «Здесь спал ‘святой’ Джузеппе Джиротти»3. История концентрационных лагерей – это и история многих людей, бедных и лишенных каких-либо средств, но не сломавшихся и не сделавшихся бесчеловечными. Они продолжали жить милосердием, как могли, показывая, что любовь сильнее зла: «Тюрьмы полны Бога», – писал родителям другой узник лагерей, итальянец Терезио Оливелли, во время Второй мировой войны4.
Александр Солженицын писал, что христиане шествовали через Архипелаг как «какой-то молчаливый крестный ход с невидимыми свечами». Молчаливое, невидимое христианское свидетельство милосердия очеловечивало и советские лагеря, как рассказывал один свидетель: отец Арсений в лагере «входил незаметно в жизнь людей, помогая им, облегчая страдания, скрашивая трудности жизни, и примером своего отношения ко всему происходящему показывал, что даже жизнь в “особом” не так страшна, если за тобой стоит Бог».
Слабая сила поддерживала свидетельство мучеников, которое оказалось сильнее смерти, словно уничтожавшей их. Бенедикт XVI, посещая собор св. Варфоломея на острове Тиберина в Риме, место памяти новомучеников ХХ и XXI веков, доверенное Общине святого Эгидия, произнес знаменательные слова:
«Это правда: внешне кажется, что насилие, тоталитарные режимы, преследования, слепая жестокость сильнее и заставляют замолчать голос свидетелей веры, которые, с человеческой точки зрения, могут показаться потерпевшими поражение в истории. Но … в поражении, в унижении страдающих за Евангелие действует сила, которую мир не знает: “Когда я немощен, – восклицает апостол Павел, – тогда силен” (2 Кор 12, 10). Это сила любви, безоружной и побеждающей даже при внешнем поражении. Эта сила бросает вызов смерти и побеждает ее».
Сопротивление в милосердии
Положение ужасного принуждения не привело верующих к самому нормальному решению: отказаться от человечности и от милосердия, чтобы спасти свою жизнь. Спасение собственной жизни любой ценой не было для них высшей ценностью. Любовью и верой они сопротивлялись превосходящей силе зла. История эта проходит через весь ХХ век. В 1995 году шесть монахинь из Бергамо умерли, заразившись вирусом Эбола в Конго. Они осознавали опасность для своей жизни, потому что эпидемия унесла уже множество жизней, но решили остаться ухаживать за больными. «Но Вы не боитесь всегда быть среди больных?» - спросили сестру Динарозу Беллери. И она ответила просто и твердо: «Моя миссия служить бедным… Отец небесный поможет мне». Другая сестра, Витароза Дзордза, приехала к сестрам, чтобы помочь им. «Почему вы боитесь? – говорила она другим монахиням. – Другие там, почему и мне туда не поехать? Сейчас они нуждаются во мне». Шесть монахинь умерли от эпидемии Эболы, оставшись рядом с больными. Это истории многих монахов и монахинь, которые лечат больных в Африке.
Это происходит и сейчас. Несколько недель назад умер один испанский монах, о. Мануэль Гарсия Виейо, заразившись вирусом Эбола в больнице в Сьерра-Леоне, где был хирургом. Он остался работать, несмотря на разгул эпидемии, потому что, как он говорил, нужно «продолжать служить населению, особенно сейчас, когда они больше нуждаются в нас». Эти люди показали, что близость к бедным важнее заботы о себе, что сохранение собственной жизни – не абсолютная ценность5.
Выбор милосердия часто совершали простые люди, чьи истории, возможно, были утеряны: они свидетели народного, неорганизованного милосердия. Истории крестьян из тогда бедной горной области в центре Италии говорят нам о «народном милосердии». Одну женщину, Аниту Сантамаррони, 72 лет, во время Второй мировой войны расстреляли немцы, за то, что она приютила у себя нескольких английских солдат. Перед смертью она сказала: «Я помогла им не потому, что они англичане, а потому что я христианка, и они тоже христиане»6. Народное милосердие, во времена большого насилия и страха, иссушающего щедрость, хранит человечность таинственным, но реальным образом, и учит не уступать злу и логике насилия. Милосердие позволяет не иссякнуть человечности, не прекратиться гостеприимству, не угаснуть солидарности.
Милосердие в особых ситуациях сочетается с мученичеством. Это милосердие настоятеля приходской церкви в Палермо, в районе, где господствовала мафия, которая держала под своим контролем район, призывала молодежь и воспитывала ее в школе преступности7. Это о. Пино Пульизи, убитый мафией 15 сентября 1993 г., в день своего рождения, у своего дома. Он уже получал угрозы за свою воспитательную деятельность среди молодежи, которую уводил от влияния мафии. Среди трудностей и угроз, о. Пульизи не отступил и продолжил свою работу.
Убежище человечности
Все религиозные миры были затронуты насилием в ХХ веке. Насилию подвергались и представительные христиане, которых, казалось, должно было бы защитить их положение. В ХХ веке снова начинают гибнуть епископы, как в первые века христианской истории. Считается, что было убито около трехсот русских епископов. Погибли и предстоятели других Церквей: Патриарх Эфиопский, убитый режимом Менгисту, католикос армянской Церкви Хорен, возможно, убитый НКВД, англиканский архиепископ Уганды, убитый Иди Амином. В Африке было убито много епископов. Показательна история монс. Оскара Арнульфо Ромеро, архиепископа Сальвадорского, убитого в 1980 г., когда он служил Божественную литургию. В пятое воскресенье Великого поста, накануне гибели, он проповедовал: «Как Христос расцветет в Пасху вечного Воскресения, нужно сопровождать Его в Великий пост, в Страстную седмицу, которая есть крест, жертвоприношение, мученичество…».
Ромеро был подлинным пастырем, не политиком, как его неверно воспринимали. Он был священником, приверженным традиции, другом бедных, который оказался в крайне поляризованной политической ситуации и стремился помогать самым слабым, поддерживать своих священников, защищать самых беззащитных, в общем, спасать жизни людей. Свой авторитет он тратил на это. Он боялся, но не перестал говорить, и погиб на алтаре.
Главы Церквей снова погибают. Как смиренные верующие. Почему? От этого вопроса не может уйти историк, потому что, когда говорят о христианском свидетельстве до пролития крови, нельзя смотреть только на мучеников, нужно видеть и тех, кто убивает их. В этой «паре» – убийцы и мученика – можно уловить нечто, что могло бы осветить историческое и духовное истолкование: создались отношения, в которых мученик стал «не-человеком», которого можно убить. И есть причина. Обстоятельства смерти могут быть случайными, но есть общее основание насилия против христиан. Я не думаю, что можно говорить о едином разрушительном замысле, но единый корень нужно увидеть: это уничтожение христианства как резерва человечности и веры, как пространства свободы. Это происходило в Советской России, в нацистской Германии, в Африке. Отец Джузеппе Джиротти так проповедовал в бараке в концлагере Дахау: «Церковь была, есть и всегда будет единственным убежищем человечности, любви и милосердия; убежищем истины, принципов правды, цивилизации и культуры…». Это убежище, этот ковчег человечности, любви и истины, не раз подвергался нападениям в прошлом веке. Такой была Русская Церковь, мать мучеников, подлинное убежище человечности, когда человеку легко было забыть, что он человек, как писал Варлам Шаламов.
Пространство Бога
Во многих местах и множество раз хотели закрыть это пространство Бога, молитвы, а значит – пространство человечности. Преследования христиан в ХХ веке сопровождались разрушением храмов, икон, святынь, осквернением мощей. Во время гонений ХХ века, в различных исторических контекстах, от Каталонии во время гражданской войны в Испании до Советской России, совершалось «мученичество храмов», церквей, пространства Бога. И происходило это по разным причинам, не всегда непосредственно антирелигиозным, как, например, в конфликтах националистического характера. Однако во всех случаях целью было отрицание места духовной жизни и молитвы – закрыть врата небес. Митрополит Ленинградский Серафим (Чичагов), принявший мученическую кончину на Бутовском полигоне, обращаясь к своим священникам в конце двадцатых годов, говорил: «Пока совершается Божественная литургия, пока люди приступают к Божественному причащению, дотоле можно быть уверенным, что устоит и победит Православная Церковь, что не погибнут во зле греха, безбожия, злобы, материализма, гордости и нечистоты русские люди, что возродится и спасется Родина наша».
Пространство богослужения, хотя и суженное, являло в Советском Союзе ту инаковость, где сохранялись духовная жизнь, красота и человечность. Под свинцовым небом режима литургия была вратами к иному небу.
Тоталитаризм, по замечанию Ханны Арендт, стремился к «перерождению самой человеческой природы», которая по сути своей противостоит тоталитарному процессу. Антропологический вызов тоталитаризма, выраженный в концлагерях, был ставкой в игре ХХ века: «Проблема не в страданиях, которых всегда было слишком много на земле, и не в числе жертв. На кон поставлена сама человеческая природа». Антирелигиозное преследование и преследования человека в ХХ веке шли параллельно. Защита пространства Бога и пространства человечности была действенной формой христианского сопротивления злу.
В ХХ веке христиане не отступили в какие-то уголки мира, но присутствовали, часто как жертвы, на решающих поворотах истории. Монахиня Мария (Скобцова) писала в 1938 г.: «Наша безбожная, – а не только нехристианская, – эпоха, наше материалистическое, нигилистическое время вместе с тем оказывается временем как бы по преимуществу христианским, как бы призванным раскрыть и утвердить христианскую тайну в мире… Мучительное, пытающее, блаженное, освобождающее утро. В его свете ясно вознесенный над миром крест. Человек распинается на кресте. Это ли не христианская эпоха?».
Величие христиан
Иоанн Павел II писал: «В конце второго тысячелетия Церковь вновь стала Церковью мучеников»8. И сегодня многие христиане страдают в Сирии, Ираке, Нигерии, Пакистане, во многих других странах. В великой слабости, часто в преследованиях, под давлением навязанных и господствующих мнений, под угрозой жизни и перед клеветой, явилась сила христиан – вера и милосердие. И это касается не только единичных случаев, часто это мученичество целых народов, как было, например, с христианами в советские годы.
Милосердие и мученичество глубоко пронизывают жизнь христианских Церквей, составляя течения жизни и духа, которые часто не замечают, будучи в плену, как мы, своих ментальных схем. Есть глубинная география – география милосердия и святости, проходящая через жизнь и историю Церквей. Милосердие и мученичество сближают христиан, не принадлежащих к одной Церкви. Кто-то говорил о трудностях на пути христианского единства и даже об экуменической зиме. Но было время, когда христиане разных Церквей, особенно православные, оказались на морозе настоящей зимы ГУЛАГа, на Соловецких островах. Читая воспоминания, поражаешься, сколько духовной жизни, богословских дискуссий, сколько молитвы было в той alma mater советской концентрационной системы. Образ милосердия и мученичества рисует Ольга Второва-Яфа, которая до 1931 г. была узницей Соловков, «царства несчастных», как она их называла: «Соединившись в одном усилии, шли рядом ещё молодой, видимо, очень близорукий католический епископ, бритый, в круглых роговых очках, и сухонький измождённый старичок с белой бородой, православный епископ, ветхий денми, но сильный духом, с неослабным старанием напиравший на воз. В женской "кустарке" все побросали работу и столпились у окон; монашки плакали… Я тоже смотрела — и тоже плакала… Тем из нас, кому удастся когда-нибудь вернуться отсюда в мир, выпадет на долю свидетельствовать людям о том, что видим мы здесь сейчас. А видим мы — возрождение чистой и стойкой веры первых христиан, видим — воссоединение Церквей в лице единодушно участвующих в общем подвиге православных и католических епископов, воссоединение в любви и смирении…»9.
Моя задача сейчас – не развивать тему значения милосердия и мученичества для христианского единства, но лишь только указать, как любовь и мученичество двигают глубокими силами в истории народов, сближая, воссоздавая, защищая потрясенный часто мир. Я сделал это, вспоминая несколько историй. Отец Павел Флоренский писал в письме от февраля 1937 г.: «Удел величия – страдание… Свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонением. Чем бескорыстнее дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания… За свой же дар величию приходится, наоборот, растачиваться своей кровью». Есть величие христиан, в полноте сияющее в опыте мучеников ХХ века. Древний епископ Рима, свт. Григорий Двоеслов, великий учитель любви к Богу и к бедным, говорил, что святые – лучшее истолкование страниц Писания: «В жизни святых отцов мы узнаем то, что должны понимать из книги Священного Писания; потому что поведение их объясняет то, что предлагают нам страницы Заветов», – так проповедовал он римскому народу10. Свидетельства милосердия и истории мученичества соединяясь, составляют как бы фреску, которую, возможно, призваны мы больше созерцать и воспринимать в нашей духовной жизни и в жизни Церквей. Пламя веры питает пламя человечности, которое держала горящим в страшные годы ХХ века Русская Православная Церковь.
___
1 M.Tenace, L’odierna riflessione teologica russo-ortodossa sul martirio, в Martirio e vita cristiana, под ред. M.Naro, Caltanissetta-Roma 1997, с. 208.
2 É. Poulat, L’era post-cristiana. Un mondo uscito da Dio, ит. перевод M.A. Paiano, Torino, Società Editrice Internazionale, 1996, с. 211
3 A. Riccardi, Il secolo del martirio, Milano 2000, с. 121-122.
4 G. Vecchio, Il laicato cattolico italiano di fronte alla guerra e alla Resistenza: scelte personali e appartenenza ecclesiale, с Cattolici, Chiesa, Resistenza, под ред. G. De Rosa, Bologna 1997, с. 286. О вере в лагере см. также книгу историка и свидетеля V. E. Giuntella, Il nazismo e i Lager, Roma 1979.
5 Там же, сс. 393-394.
6 См. по данной теме G. Vecchio, Il laicato cattolico italiano di fronte alla guerra e alla Resistenza…, цит., сс. 260-261.
7 Среди его обширной биографии см. F. Deliziosi, Don Puglisi, Vita del prete palermitano ucciso dalla mafia, Milano 2001, passim.
8 Tertio millennio adveniente.
9 Второва-Яфа О.В. Чистый четверг. Наше наследие. - М, 1989. - № 4. - С. 50
10 Gregorio Magno, Omelie su Ezechiele. 2 voll., Roma 1979, т. I, с.231.
